Размышления публициста о развитии и деструкции молодёжных сил в стране
Одним из неприятных аспектов моего пионерского детства было знание, что в какой-то момент оно кончится и придется вступать в комсомол.
Пионером быть если и не весело, то хотя бы не накладно и ни к чему не обязывает, кроме как хорошо учиться, переводить бабушек через дорогу и быть всем ребятам примером. Во время войны, понятное дело, надо было стать пионером-героем, но вот в мирное время подвигов Павлика Морозова или гайдаровского барабанщика Серёжи от нас в 1980-е уже никто не требовал. Даже тимуровцем быть не обязательно. Мы просто были маленькие дети, нам подавай гулять.
Иное дело комсомол. Это была серьёзная политическая организация, истории которой была посвящена лежавшая дома толстая книжка с картинками. Комсомольцы сражались на фронтах гражданской войны, строили домны и поднимали колхозы в пору первых пятилеток, отважно уходили добровольцами на фронт, восстанавливали разрушенные войной города. После войны они же поднимали целину, строили Братскую ГЭС и БАМ, но это, конечно, уже были подвиги второго сорта по сравнению с революцией и войной, к тому же комсомольцам намекали, что в яростных стройотрядах неплохо платят.
Но всё-таки из каждого репродуктора гремело пахмутовское: «Любовь, Комсомол и Весна» – почему-то пионерскими голосами. Комсомол служил своеобразным обязательным приложением к молодости. Хочешь пахнущих свежестью девушек со взволнованно вздымающейся грудью – клади в карман комсомольский билет. Здесь-то и таилась засада.
Образы таких обещанных девушек представляла картина Сергея Григорьева «Прием в комсомол». Картина тиражировалась всюду в версии «после ХХ съезда» – бюст Сталина в углу был старательно замазан. Но главное-то оставалось – юная девушка в скромненьком школьном фартучке стоит со сведенными руками под то ли доброжелательными, то ли иронически-насмешливыми и в любом случае оценивающими взглядами членов бюро комсомола. На переднем плане роскошная блондинка «не нашего полета птица», дальше подперла лицо кулаком некрасивая полнолицая – понятно, что активистка. Сбоку злоглазый чернявый мальчишка во френчике. А нависает над всем элегантный блондин в двубортном костюме, разглядывающий кандидатку. Он явно тут главный.
Не знаю, осознанно ли Григорьев (воздержавшись, конечно, от раздевания модели) воспроизвел композицию классического ориенталистского сюжета «Продажа рабыни» (или раба), вдохновившего сотни художников – от Жерома до Верещагина. Или же это получилось помимо его воли, но передавало именно тот момент ужаса, который смущал меня в комсомоле. Чувство непринадлежности себе, подвластности коллективу, причем не абстрактному коллективу, а в лице вот этих конкретных членов бюро, которые могут тебя возненавидеть (или возлюбить, что не всегда лучше), – всё это изрядно пугало.
В 12 лет оказавшись в больнице по случаю удаления гланд в день заключения договора о РСМД (того самого, из которого американцы теперь вышли), я вскоре обнаружил, что моя стивенсоновская «Черная стрела» удивительно быстро закончилась, и не оставалось никакого другого выхода, кроме как читать кем-то забытый на тумбочке роман из жизни комсомольцев. Главный отрицательный герой там играл на гитаре, а в итоге обманул девушку, но коллектив за аморальный поступок его примерно наказал. Строительно-производственному процессу в книге уделялось минимум места, почти всё было сосредоточено на личных отношениях. И вновь было жутковато от того, что коллектив тут «причём».
По счастью, испытывать комсомол на себе лично не пришлось. Все годы моего отрочества перестройка развивалась с неумолимостью и комсомол пал первой жертвой «гласности» – кроме как с пренебрежением отзываться о комсомольцах в банях было не принято. Клубы, конечно, по звонкам сверху снимали с проката анонсированное «ЧП районного масштаба», но комсомольцев всё равно почти все в поколении перестройки презирали. И очень сильно удивились, когда оказалось, что именно к таким «комсомольцам» перешла изрядная часть национальной собственности. Ими в значительной степени оказались укомплектованы ряды новых ельцинских олигархов – Ходорковский, Потанин, Авен...
Интересно, что многие украинские деятели прошли ту же школу: Александр Турчинов, Олег Тягнибок, Ирина Фарион. Что же всем этим интересным людям, равно как и многим другим (судя по торжественности празднования, создающей впечатление, что мы и по сей день живем в СССР), так нравилось в организации, которая ужасала в детстве меня?
Ответ я нашел много лет спустя в книге Валентинова «Штурм небес», посвященной антирелигиозной политике в первые годы советской власти. Ленинский комсомол был одним из главных героев этой книги и показал себя во весь рост. Тогда-то и стало понятно, для чего вообще понадобилось учреждать эту организацию.
«Свободная любовь» и мамкина ложка
Антирелигиозная политика была одним из важнейших направлений в первые годы советской власти, идеологическим сломом через колено всей «толстозадой Руси». Однако даже коммунисты, не говоря уж о беспартийных рабочих и хоть немного не голоштанных крестьянах, участвовали в этой политике неохотно. «Найти у нас в деревне коммуниста, у которого бы не висела в избе икона – большая редкость», – жаловался в газете «Известия» корреспондент из Тульской губернии.
Мало того, даже молодые люди, в частности красноармейцы, которых удавалось привлечь к кощунствам, жили под постоянным прессом традиции своих семей, должны были уважать верующих мамок и мнение односельчан. «Один молодой красноармеец рассказывал про то, как в праздник за столом не перекрестился и задумал вступить с матерью в спор по этому вопросу. Мать покончила религиозный диспут ударом горячей ложки с кашей по его красноармейскому лбу...» – жаловалась советская газета и призывала: «Не бойтесь мамкиной ложки!». Но как не бояться, если с мамкой жить и при помощи мамки жениться, весь многовековой уклад русской жизни держался на богомольной мамке.
Требовался особый способ, особая структура, которая сможет вырвать молодых людей из-под власти «мамкиной ложки» и направить на такие жуткие и бесстыдные дела, на которые не решился бы ни один уважающий себя коммунист из великороссов. Здесь-то и сыграл свою роль комсомол – новая жизненная среда, крепкая товарищеская сплотка, коллективизм, причудливо сочетающий обобществление быта и крайнюю распущенность, в том числе свободные отношения с девушками, тоже вырвавшимися из-под мамкиной опеки. Тело комсомолки-товарки служило своего рода наградой за кощунства и бесчинства.
Этому аспекту ранней комсомольской жизни в 1920-е годы была посвящена обширная литература «без черемухи» – и одноименный рассказ Пантелеймона Романова, и «Луна с правой стороны» Сергея Малашкина, и «Собачий переулок» Льва Гумилевского, и многие другие произведения.
Фактически женщины превратились в сексуальных рабынь для отрядов «штурмовиков небес».
«Совсем недавно, – отмечала в 1927 году комсомолка Л. Каган, – встретив комсомолку или беспартийную девушку в чисто выглаженной кофточке, с завязанным галстуком и в вычищенных туфлях, ей презрительно бросали «мещанка». Часто парень, приставая к девушкам и получая отказ, не примиряясь с этим, начинает травлю этой «мещанки», приводящую девушку в таких случаях или к уступке в притязаниях парней, или к выходу из союза...».
Оторванные наконец от мамки и хорошо мотивированные главным завоеванием первых лет революции – свободной любовью, «комсомольцы двадцатых» штурмовали небеса с увлечением и азартом, так что ухитрялись иной раз вызывать отвращение даже у старших партийных товарищей, не говоря уж об обычных людях.
«Отношение населения к комсомолу не избегло общего налёта традиционного пренебрежения... сплошь и рядом «пренебрежение» разделяют и местные коммунисты... Про кулацкую молодёжь и говорить не приходится: она буквально подстерегает комсомольцев и зачастую мстит им ножом, заявляя – «или выходи из комсомола, или мы тебя убьём», – писал Валентинов. У такого отношения были понятные причины.
«По случаю «Комсомольского Рождества» попы отложили церковные службы до 6 часов утра. Комсомольцы выжидали момент начала служб и подошли к церквам с оркестрами музыки. К ним примкнули толпы молодёжи и пожилых. Интерес вызвали карикатурные иконы, чучела богов, сожжённые в конце демонстрации, частушки и танцы... Участники процессий были одеты в облачения духовенства различных вероисповеданий, но преимущественно православного, с париками из длинных волос и приделанными всклокоченными бородами, на автомобилях за ними ехали загримированные боги. Богоматерь с младенцем в красноармейской форме, Бог-отец с седой бородой и различные святые. Всюду виднелись плакаты вроде: «Мы прорвали фронт буржуазной международной блокады, теперь религия – опиум для народа», «1922 раза Богоматерь рождала Христа, а на 1923 раз родила Комсомол» и пр. Перед чтимыми народом святынями процессии эти делали остановки и служили богохульственные «молебны»:
Всех богов на землю сдёрнем,
Визжите, черти, веселей!
Станцуем карманьолу!
Всех богов на карнавал!
Буянит в вышней роще
Безбожный комсомол».
Комсомолу как новой кощунственной церкви храмы передавались под клубы. «...Портрет Либкнехта раздвинул образа в алтаре. Спрятался за знамёнами Пантелеймон-Целитель. Со стен кричат заголовками стенные газеты: Готовим смену! На обе лопатки святых!.. И что нам слышать приходится: / Коллонтай у него богородица».
Большевичка Александра Коллонтай была самой знаменитой проповедницей «свободной любви», автором теории «стакана воды», к которому приравнивался половой акт. Гнусность сравнения была очевидна для каждого. И попробуй возрази:
«В г. Острове во время Пасхальной заутрени пришедшие из деревень «комсомолы» вошли в церковь с папиросами и в шапках, с громкими разговорами. Их поведение возмутило верующих молящихся, и они попытались удалить комсомольцев из храма. Однако находившиеся среди молящихся для шпионажа чекисты тут же в храме арестовали этих протестантов и в святую ночь упрятали их в тюрьму».
От раскулачиванья мамки к «русскому повороту»
За двадцатыми годами пришли тридцатые, и комсомол понадобился уже для раскулачивания той самой мамки, у которой кое-где не останется теперь даже каши в недавно столь грозной ложке. Необходимо было революционной романтикой примирять людей с нечеловеческими условиями почти бесплатного труда.
Так начались самоканонизация комсомола в романе «Как закалялась сталь» и его самовоспевание: «Не погибла молодость, / Молодость жива! / Нас водила молодость / В сабельный поход, / Нас бросала молодость / На кронштадтский лед» (любопытный факт – стихотворение Багрицкого представляет собой пародию на «безыдейные» стихи Николая Олейникова «Маленькая рыбка, жареный карась», а не наоборот, как естественно было бы подумать).
Молодость и в СССР, и в фашистских странах Европы стала своего рода священным фетишем, который оправдывал любую жестокость и преступление. С нами молодежь, значит молодость, значит будущее, значит мы правы (хотя, по совести сказать, когда будущее наступит, нынешние молодые станут стариками, – глупость какая-то получается). От молодых людей требовали во имя их молодости и светлого будущего прыгать с парашютом, работать сверхурочно, доносить на врагов народа и громить церкви...
Интересно, что и нападения на церкви, и патриотический поворот уместились в период руководства одного и того же главы комсомола – Сергея Павлова. А когда к 1968 году Брежневу удалось полностью разгромить «комсомольцев» и убрать их с партийного олимпа, это имело парадоксальные последствия. Павлов был переброшен с комсомола на спорт – бои за шахматную корону, хоккейные суперсерии, знаменитый баскетбольный триумф, Олимпиада-80, всё это были в значительной степени достижения бывшего комсомольского вожака.
Сама же организация хирела и постепенно вырождалась, становясь сообществом тех самых комсомольцев из бань и начинающих кооператоров, каковой она пришла к своему позорному концу. Что это был за конец, говорит фигура последнего секретаря ВЛКСМ, горбачевского выдвиженца Виктора Мироненко. Ныне он возглавляет Центр украинских исследований Института Европы РАН, регулярно делает заявления вроде «Россия – младший брат Украины» и ругает Москву за «поддержку донбасских сепаратистов».
Комсомол был, в сущности, зеркалом советской эпохи. Созданный как организация «красных дьяволят», он успел побывать и в роли палача русских церкви, крестьянства и традиций, и организацией репрессированных врагов народа (в данном случае зачастую без всяких кавычек), и отрядом борцов с вражескими захватчиками, и новой волной антицерковных хулиганов, и тайным орденом патриотов, и собранием растленных партийных бонз.
Эта функция советской системы паразитировала на естественном биологическом состоянии человека – молодости, придавая ей то или иное, но угодное советской власти направление. И сегодня те, кто ностальгирует по комсомолу, воспевают «не Брежнева тело, но юность свою» – времена, когда тела были мускулистыми, а грудь – высокой. Их сложно за это осуждать.
Главное не забыть, что за бесовщину, которая породила эту структуру, Россия (та Россия, которой тысяча лет) платила весь ХХ век страшную, порой кровавую цену.