Американским вооруженным силам «придется иметь дело с ревизионистской Россией, стоящей у порога НАТО, с ее современной и боеспособной армией». Так сказал Чак Хейгел, военный министр США.
Хейгел не первый обозвал нашу страну «ревизионистской», однако неприкрытая угроза применения силы, прозвучавшая со столь высокой ступеньки американской государственной лестницы, ярко высветила этот эпитет, подобно фотовспышке. Похоже, что он не станет мимолетным гостем в западном политическом лексиконе.
Ужели слово найдено?
В самом деле, если из России снова решили лепить образ врага, грех не приклеить к ней какой-нибудь устойчивый ярлык. Государство-изгой без ярлыка смотрится недостаточно демонически, да и надо же одним словом объяснить местной публике, «что нам в них не нравится». Скажем, КНДР — коммунистическая, Иран — исламский, а Россия — какая? Пусть будет «ревизионистская», на телезрителей это действует.
Раз уж нам теперь долго ходить с этой кличкой, нужно определиться, как к этому отнестись. Гордо ли нести звание ревизионистов или, напротив, молча потуплять взор при звуке этого имени?
В Советском Союзе ревизионистами называли тех, кто расходился с линией партии в толковании наследия классиков марксизма. Среди историков ревизионистами зовутся исследователи, подвергающие сомнению признанные факты прошлого, — например, обстоятельства последней мировой войны. Вообще, ревизионист — это тот, кто стремится что-то пересмотреть.
Что же хочет пересмотреть Россия? Говорят, итоги холодной войны. Не зря американцы и их друзья время от времени намекают нам в ООН: мол, проиграли, так ведите себя потише.
Но где те документы, которые провозглашали бы окончание холодной войны и закрепляли бы ее итоги? Был ли у нее свой Версаль, свой Потсдам?
Ничего подобного не было. Есть Беловежское соглашение, но США его не подписывали и теоретически его можно расторгнуть без их согласия. Это, в сущности, внутреннее дело восточных славян.
Более того, тот status quo в восточной части Европы, который якобы так дорог для США, как нетрудно заметить, сильно отличается от положения на момент распада СССР и роспуска Варшавского договора. Кто же его пересмотрел, подверг ревизии? Мы не будем показывать пальцем, хотя это были сами Соединенные Штаты.
В свое время США странным образом восприняли отступление России из региона как сигнал к собственному наступлению и в последующие два десятилетия строго следовали принципу дворовой шпаны, известному как «воздух общий». Но когда не вполне благоуханный американский кукиш достиг Киева, оказалось, что Россия воздух общим считать отказывается. Вот так сюрприз!
Тут-то мы и стали «ревизионистами».
Так что же, можно сказать Чаку Хейгелу «от такого и слышим» и на этом успокоиться? Не совсем.
Ревизия итогов холодной войны — интересная и плодотворная идея. Надо бы нам за нее как следует ухватиться. Только ревизия должна быть направлена в первую очередь не вовне, а внутрь страны. И такая ревизия уже идет — пусть медленно, не вполне осознанно и не всегда последовательно.
В каком-то смысле и наша крымская история, и контрсанкции, и разворот на восток — это первые результаты ревизии того положения, в котором страна оказалась после холодной войны.
В свое время сенатор Маккейн уничижительно обозвал Россию бензоколонкой. Не будет отмахиваться и от этого. Слова о нефтяной игле, с которой надо бы слезть, появились уже в речах Ельцина. С той поры мы не только не слезли с этой иглы, но временами даже этим обстоятельством бравировали. Накануне нашего увлечения «ревизионизмом» нашей стране впору было вступать в клуб анонимных бензоколонок. «Меня зовут Российская Федерация, мне 23 года, и я бензоколонка».
Надо сказать, что Россия, добровольно живущая по схеме «нефть в обмен на продовольствие» (а также на удовольствия для элиты), — это был тот итог холодной войны, который больше всего нравился Западу, нравился даже больше сомнительных выгод от расширения ЕС и НАТО.
Ради того, чтобы пересмотреть этот итог, можно потерпеть многое, в том числе и кличку ревизиониста.
Но если нам придется больше производить самим и меньше полагаться на покупательную способность углеводородов, то ревизия неизбежно коснется и структуры общества.
Когда прогремела статья Марии Байбаковой в журнале Tatler о том, как правильно управлять прислугой, многие недоумевали: откуда взялись эти жаркие споры, статья-то обычная для среднего глянца?
Тогда я подумал: дело в том, что эта статья резко разошлась с духом нынешнего момента. Общество понимает: прислуга, может быть, и нужна кому-то и в каком-то количестве, но вот именно сейчас самое неудачное время для того, чтобы расширять поголовье швейцаров, форейторов и экономок. То время, когда здоровые мужики толпами валили в охранники, а учительница почитала за удачу устроиться уборщицей, прошло, и теперь нужно вернуть как можно больше людей к производительному труду — иначе какая нам с вами реиндустриализация?
Это, впрочем, касается и «креативного класса», непомерно разросшегося вокруг больших сырьевых денег.
Разумеется, не обойтись и без ревизии в самом прямом, бухгалтерском смысле — ревизии расходов некоторых крупных корпораций, которые явно не всегда были разумными.
И, конечно же, ревизионистский, в хорошем смысле, государственный курс нуждается во внебюрократической поддержке, в живом участии граждан, которое значительно ослабло за время сырьевого благополучия.
«Эпоха ревизии» — неплохое название для послекрымского периода нашей истории. Бодрящее, боевое. Может быть, еще и спасибо скажем Чаку Хейгелу за подсказку.