15 октября Священный Синод признал невозможным дальнейшее евхаристическое общение с Константинопольским Патриархатом. Иными словами, раскольнические усилия последнего получили официальное признание.
При этом речь идет об очередном и на этот раз весьма радикальном обострении вялотекущего конфликта между Москвой и Константинополем, тянущегося второе столетие. Итак, немного истории.
Гигантское расширение зоны османского контроля в христианском мире в реальности довольно сильно отличалось от хрестоматийной картины нашествия абсолютно чуждых варваров-иноверцев на застывший в ужасе цивилизованный мир. Лютер: «Слышал я, что есть в немецких землях люди, желающие прихода и владычества турок, люди, которые хотят лучше быть под турками, чем под императором и князьями».
Действительно, османы пользовались довольно широкими симпатиями среди «нижнего класса» тогдашнего европейского общества. Феодальная эксплуатация резко усилилась по всей Европе к востоку от Эльбы в период «Осени средневековья» и Раннего Нового времени. Если на западе континента депопуляция по итогам нескольких волн эпидемий привела к ослаблению крепостной зависимости, то на востоке она, напротив, привела к ее резкому ужесточению, вплоть до форм, живо напоминающих античное рабство. При этом «осеннее» общество повсюду становилось более «кастовым» — барьеры между «благородным сословием» и «третьим», относительно легко проходимые во время классического «медиевала» (превращение серва или… деревенского учителя в рыцаря для двенадцатого-тринадцатого веков отнюдь не потрясение основ), приобретали более жесткий характер.
Поздняя Византия в этом смысле была неоригинальна. В четырнадцатом-пятнадцатом веках свободное крестьянство практически исчезло; крупные земельные магнаты превратились в неограниченно господствующее «сословие».
Другой приметой эпохи стало ужесточившееся отношение к еретикам, «схизматикам» и иноверцам. Так, на занятом венецианцами Крите положение греческого населения живо напоминало положение коренного населения в «немецкой» Прибалтике; православные иерархи на остров не допускались. Уния навязывалась весьма неконвенциональными методами, в духе «предложения, от которого нельзя отказаться».
Османский «проект» был гораздо более «социальным». Налоги и повинности были гораздо более щадящими, чем «среднеевропейские» — пока империя шла вперед и военная добыча была в изобилии, необходимости в сверхэксплуатации не возникало. Права турецкого феодала по сравнению с восточноевропейскими «коллегами» были весьма невелики; повинности были детально регламентированы. Система правосудия, в отличие от европейской, последовательно игнорировала сословный принцип, при этом учитывая благосостояние обвиняемого при назначении «имущественных» наказаний.
Наследственной высшей знати к шестнадцатому веку у турок не существовало — так, практически все визири этого столетия оказались в рядах элиты благодаря системе девширме (пресловутый «налог кровью»), поставлявшей Высокой Порте не только янычар, но и администраторов. При этом, естественно, подобная практика не возникла одномоментно, став результатом длительной борьбы верховной власти с «олигархами».
Иным словам, османы были для западного общества своего рода аналогом позднейшего «красного проекта», прекрасно осознавали это и этим пользовались — с соответствующей разницей в восприятии низов и элиты. Последний король средневековой Боснии: «Турки в моём королевстве воздвигли несколько крепостей и льстят крестьянам… и обещают свободу всякому из них». Примерно тот же «социальный» пафос характерен и для восточной экспансии. «Представители имущих классов ненавидели смрадное османское мужичье».
При этом по меркам своего времени ранние османы были терпимы к иноверческому населению. Просуществовавшая до конца империи система автономных религиозных общин (миллетов) официально была оформлена после захвата Константинополя, однако де факто она восходит еще к домусульманским временам.
Эти «экстерриториальные автономии» обладали правом регулировать взаимоотношения между членами «своей» общины по весьма широкому кругу вопросов: в их ведении была раскладка специфических налогов, платившихся немусульманами, образование, благотворительность, гражданское право (брачно-семейное, наследственное и «торговое»). Имперское законодательство вступало в силу в случае взаимодействия членов разных миллетов и уголовных преступлений. При этом «имперское» право не было равнозначно шариатскому: султаны довольно заметно переработали его канонический вариант, в основном в сторону смягчения.
Главы миллетов избирались их членами, и османы вмешивались в процесс весьма редко. Автономный статус общин подчеркивался тем, что отношения с ними находились в ведении османского аналога министра иностранных дел.
Разумеется, это не отменяло разнообразных форм дискриминации — от мелочной до весьма дорогостоящей и серьезной. Однако надо понимать, что для того времени она была обыденностью даже по отношению к условно «своим».
В итоге, к 1453 году Византия оказалась весьма расколотым обществом, при этом проосманские настроения были широко распространены как в среде непривилегированных сословий, так и в среде духовенства.
Турки вполне оправдали ожидания своих сторонников. Система миллетов была официально утверждена. Высшее духовенство было освобождено от «иноверческих» налогов. Константинопольский патриарх, ставший главой «римского» миллета, получил статус «трехбунчужного паши» (практически министерский ранг; четырехбунчужным пашой считался сам султан).
Естественно, с вытеснением католиков из восточного Средиземноморья дискриминационные меры в отношении православной церкви отменялись и на вновь завоеванных территориях
Иным словами, константинопольский патриархат превратился в часть османской государственной машины, при этом полномочия высших иерархов в отношении подведомственного населения оказались даже несколько шире, чем в византийский период. Намного шире оказался и территориальный охват. Это обеспечило почти абсолютную лояльность Фанара.
При этом последний использовал свой новый статус для решения своих собственных проблем. Идеей фикс Фанара стала эллинизация негреческого православного населения. Цековнославянский вытеснялся из богослужения и образования, высшие посты церковной иерархии, во многом равнозначные административным, монополизировались греками. Этот процесс резко ускорился после превращения России в серьезную угрозу для Порты — султаны справедливо рассматривали фанариотскую элиту как удобный инструмент борьбы с влиянием православной и при этом славянской державы.
Впрочем, речь шла о всем негреческом населении. Так, прутский поход Петра привел к урезанию автономии Молдавии и Валахии, при этом в роли исполнителей оказались фанариоты, практически оккупировавшие княжества.
Между тем, относительная османская «утопия» начала деградировать еще в семнадцатом веке. Остановка экспансии привела к усилению эксплуатации в целом, при этом аппетиты перешедших на «подножный корм» тимариотов уже не сдерживались все более разлагающейся и коррумпированной администрацией, грабившей и «третье сословие», и мелких феодалов. Элита утрачивала свой меритократический характер, становясь наследственной. На этом фоне усилились клерикальные тенденции — произошла «решариатизация» права и т. д.
В итоге константинопольский коллаборационизм, казавшийся вполне оправданным в пятнадцатом-шестнадцатом веках, приобретал все более одиозный характер, и по мере возрастания роли России вел к объективному столкновению интересов.
Тем не менее, «приличия» соблюдались вплоть до второй половины позапрошлого столетия, когда фанариотский национал-коллаборационизм окончательно превратился в жупел на Балканах.
«Итогом политики эллинизации со стороны фанариотов стала известная болгарская схизма 1872 года… Основные жалобы болгар сводились к следующему: болгары не столько терпят от турок, сколько от своих пастырей-фанариотов». Москва заняла нейтральную позицию. Этого оказалось достаточным, чтобы узреть в расколе исключительно ее руку.
Противоречия усилились в 1920-х. После резни и депортации греческого населения Турецкой республики по итогам греко-турецкой войны Фанар остался без прихожан, в значительной мере эмигрировавших в США и Европу. Выход был найден, во-первых, в объявлении ВСЕХ православных, проживающих за пределами канонических территорий своих церквей паствой Константинопольского патриархата. Во-вторых, в экспансии на каноническую территорию переживавшей тяжелые времена Русской православной церкви. Так, в 1923-м Фанар «временно», «до нормализации церковной жизни в России» освоил финскую и эстонскую епархии, в 1936-м — Латвию. При этом поддерживая церковный сепаратизм у других, Константинополь не распространял это правило на себя — так, уже в 1980-м было оказано в автокефалии Финляндской церкви.
Обратимся к временам новейшим и распределению паствы Константинополя, многое объясняющей в его позиции. По состоянию на 2005-й из трех миллионов прихожан 1,75 млн. проживало в США, 320 тыс. в Австралии, 230 тыс. в Канаде, 200 тыс. — в Британии. В целом, реальным центром Константинопольского патриархата является отнюдь не Константинополь, а Вашингтон.
Это немедленно сказалось во время очередного обострения на «одной шестой части суши». В 1990—1995 Фанар, несмотря на протесты Москвы, признал и принял в свою юрисдикцию украинские раскольнические группировки в Канаде и США. Еще примечательнее оказалась ситуация в Эстонии. В 1993-м два священника, представлявшие 6 из 79 приходов, зарегистрировали свою частную церковь (ЭАПЦ) под юрисдикцией стокгольмского синода Константинопольского патриархата. Эстонские власти, непонятно на каких основаниях, признали эту странную организацию собственником всего имущества, которым церковь владела до 1940-го года. Как нетрудно догадаться, речь шла практически обо всем недвижимом имуществе, включая здания церквей. При этом канонической церкви было отказано в регистрации. Иными словами, перед нами эталонный образец одной из схем рейдерства. Чтобы сомнения в причастности Константинополя к «схеме» отпали, главой новообразования был назначен не один из раскольников, а, в духе старой доброй традиции, грек, родившийся в Заире.
В конце нулевых началось новое обострение. В 2008-м Фанар в одностороннем порядке расширил юрисдикцию своей гонконгской митрополии на всю территорию КНР — т. е. проигнорировал сам факт существования Китайской автономной церкви Московского патриархата. В 2009-м начались переговоры Константинополя уже не с украинской раскольничьей диаспорой, а с собственно украинскими раскольниками непосредственно в Киеве.
Приход к власти на Украине регионалов заморозил процесс, однако новый этап «украинского национального возрождения» закономерно реанимировал претензии Фанара. Иными словами, пресловутый томос не является ни неожиданностью, ни тем более чисто украинской инициативой. В неофициальном американском посольстве в Стамбуле (оно же резиденция вселенского патриарха) обитают заслуженные и опытные рейдеры в рясах.
Из этого, в частности, следуют два простейших вывода.
Во-первых, пацифистские призывы Варфоломея представляют собой образец лицемерия — стремление украинских нацистов к захвату церквей не только встретят «понимание» Фанара, но будет им подогреваться.
Во-вторых, довольно скоро мы услышим с Украины извечный украинский вопрос «а нас-то за что?». Очевидно, что процесс предоставления автокефалии затянется до бесконечности.
В-третьих, у нынешних лидеров украинского раскола практически нет шансов сохранить свои нынешние позиции, зато есть все шансы переместиться в одну нерукопожатую когорту с Порошенко. Фанар пришел на Украину отнюдь не ради осчастливливания самозваных патриархов, и довольно скоро мы услышим о «компромиссной» фигуре, вполне вероятно, из диаспоры.
Украинским националистам в очередной раз предлагается поработать на чужие интересы, и едва ли они смогут устоять против такого соблазна, особенно когда получат пресловутые «тридцать сребреников».
Еще одним нюансом томоса является то, что отмененный им акт 1686 года касался Киевской митрополии в целом. Последняя, кроме украинских территорий, включала в себя весь восток Белоруссии. Иными словами, дальнейшие претензии Фанара достаточно прозрачны.
Евгений Пожидаев, специально для EADaily